«Это трудная позиция, не думать о людях, но она работает»

Вы нередко путешествуете по заповедным уголкам — какие впечатления вы привезли из Камбоджи? Нас привлек Ангкор, самый большой храмовый комплекс в мире, 70 квадратных километров, огромный город, построенный древними кхмерами, который лишь в 1860 году был открыт для западной цивилизаций французским натуралистом Анри Муо. У Ангкора совершенно инопланетная архитектура храмов, стен, на которых изображены древних божества. Если смотреть со спутника, то сама структура храмового комплекса воспроизводит положение звезд созвездия Дракона на рассвете в день весеннего равноденствия в 10 500 г. до н. э. Я нигде не чувствовал такой эзотерической мощи, такой энергии, хотя бывал во многих сильных местах от иранского Персиполиса, до Воттоваары священной горы саамов. В Ангоре даже от камней ощущение соприкосновения с древней, чуждой цивилизацией с чуждым мышлением. Причем, не умершей — кажется, что все эти древние постройки чего-то ждут, словно космический корабль в джунглях утоплен, но он еще взлетит. На стенах одного из храмов высечены динозавры, огромные ящеры. Теоретически возможно, что там 1000 лет назад еще существовали вымирающие виды, так же как есть мнение, что Змей-горыныч из русских сказок — это птеродактиль, когда-то встречавшийся нашим предкам в лесах. Ангор со всех сторон окружают джунгли, мы там записывали цикад. Вот говорят «поют цикады» — не знаю, может, в Бразилии другие цикады, но в Камбодже это назвать пением никак нельзя. Статический звук, не меняющийся по тону, адов звон — как будто сигнализация работает. Мы трижды продлевали нашу бронь в гостинице, чтобы остаться — все планы нарушились, абсолютно уезжать не хотелось. Я купил местный барабан скор, поиграл с местными музыкантами. Камбоджа самая заминированная страна в мире, там больше миллиона мин, поэтому очень много безногих людей — и есть целые оркестры безногих музыкантов, потому что им по-другому не прокормиться. Я немного поиграл с ними, мне понравилось. В Камбодже в отличие от Таиланда, шире состав традиционных музыкальных инструментов, много разных видов барабанов, например. Музыка в итоге другая, в ней есть и восточные, и более северные, монгольские корни — мне так показалось, хотя на научное обоснование не претендую.

Прямо на месте не пробовали что-то более осмысленное, чем звук цикад, записать? Ну, основные все таки вещи мы пишем на студии, в рамках урбанистической цивилизации. Нет возможности творить где-то за городом. Сказал же кто-то, что талант рождается в тиши, а гений — в мировом потоке. Но да, я пользуюсь разными полевыми записями. Сверчки, птицы и так далее. Например, мы в прошлом году были на Урале недалеко от перевала Дятлова знаменитого, под городом Ивдель. Там очень глухая, пугающая тайга, неоднократно встречались медведи, но самое интересное вот что. Я только что вернулся из тропиков — по моим детским впечатлениям, они должны быть какими-то дикими, необузданными. Но в Камбодже джунгли производят впечатление более вменяемого леса, чем на Урале. Это удивительно. Но на Северном Урале как раз абсолютно непроходимая чаща, по которой десять метров вообще не продраться, не оборвав одежду, потому что так плотно деревья растут, никаких полянок, всегда полумрак, жуткое чувство клаустрофобии. Там нет такого понятия «по лесу гулять». При том, что гомон от птиц несмолкаемый, кажется, что обезьяны дико орут. Я записывал этих птиц, они ровно в 6 утра начинали орать так, что дальше спать невозможно. Кое-где на альбоме мы потом эти записи использовали. Так что в плане необузданной дикости, древности, сакральности и мифилогичности Россия для нас — главный источник вдохновения.

Что будет в новой программе? Последние два года мы выступали на больших площадках, давали какие-то трудоемкие шоу, с танцовщицами. Форма большого концерта предполагает определенный подход к звуку: невозможно аранжировать песню с кучей нюансов для большой площадки — приходится сокращать партии, потому что перенасыщенная аранжировка звучит кашеобразно. А на альбомах у нас сотни разных мелочей: мы прописываем шейкеры, различающиеся по звучанию, и так далее. Это сложно реализовать на большой площадке — нам захотелось одновременно большего контакта с публикой, не быть скрытыми светом, стробоскопами и видеоинсталляциями, а находиться прямо перед глазами. Под эту концепцию подошли русскоязычные песни, которые мы очень давно не играли. Мы их решили в неожиданном ключе подать — пригласили очень талантливого виолончелиста Владимира Белова, который пользуется различными интересными эффектами. Плюс пригласили московского мультиинструменталиста Филиппа Барского, который играет на кельтской арфе — он будет еще играть на цимбалах и битбоксить, что вообще удивительно: арфа и битбокс вещи из разных категорий. На той же арфе он делает неожиданные вещи. Но камерная подача не значит, что все будет звучать просто. Есть ведь не такой подход к акустике — вот, певец лабает аккорды, а рядом кто-то на шейкере шуршит, — вспомни хоть знаменитый unplugged Бьорк. Это когда берешь саунд полуэлектронный и раскладываешь его на акустические инструменты. У нас будет и калимба, и маримба, и металлофон, и флейты разные. Я даже в какой-то момент пожалел, что мы в это вписались, потому что два месяца мы не вылезаем из репетиций, процесс оказался дико трудоемким — это как работа с классическим оркестром.

Вы зачастую сами делаете инструменты для выступлений — что-то новое в этот раз вытащите на сцену? Мне пришлось сделать снэйр-драм по особому рецепту, потому что фирмы, производящие ударные, не поспевают за современными требованиями барабанщиков. Ведь что сейчас слушает молодежь? Молодые хотят играть вживую дабстеп, драм-н-бейс или там трип-хоп. А что мы имеем на рынке? Это шумящее железо и однообразные рабочие барабаны для рок-групп, которые уже не актуальны. У нас и ситуация в музыке плачевная по этой причине, все стандартизировано. Работа по шаблону тормозит общекультурное развитие. Но вот рок-музыка, для которой придуманы эти стандартные барабанные наборы, существует от силы 60 лет, но та же этническая перкуссия существует столетиями. На игру на том же дафе иранском или рике ливанском, да на тех же конгах молодежь закрывает глаза, но слушая сейчас эти перкуссии, понимаешь, насколько широко можно варьировать саунд. Так почему не сделать дабстеп с перкуссией и диджериду, который дает отличный вобл? Мы в этом ключе и мыслим — поэтому приходится в обход шаблонов, самим, с плоскогубцами, изобретать инструменты. Я сейчас думаю об устройстве шейкера, на котором можно было бы играть палочками. Он должен крепиться на некую подвижную основу, пружину. И когда ударяешь по мягкой рабочей поверхности шейкера, чтоб сам удар был не слышен, он будет сотрясаться, издавая периодичный звук. Или вот конструкция снэйр-драмов, у стандартного «рабочего» — сустейн длинный, звук звонкий, а в любой современной музыке звук другой — сухой как треск, короткий. Вот и барабан нужно делать по-другому, встраивать джинглы, другую пружину, модулировать, корпус другой толщины встраивать. Но производители этого не делают, а ведь в принципе, создать такой не сложно в фабричных условиях — а вот в домашних приходится сверлить какие-то дырки, демпфировать. Вот сейчас мы используем рабочий, где есть джинглы как у тамбурина — то есть при ударе, помимо короткого сухого треска, он еще позвякивает, обладает дополнительным тембром. Я его сам сделал, из тамбурина, пары гитарных струн, встроил и крепеж к нему и пластик перетянул. А взять хотя бы железо, которое используют барабанщики, оно же абсолютно несовершенно. Любой лист метала или меди может прозвучать интересней. Есть, конечно, FX-модели — с джинглами тоже или с дырками выпиленными, — но их мало и на российском рынке они вообще не представлены. Поэтому я вместо этого, например, покупаю пластины от фотоглянцевателя, которые обладают своим интересным звуком, и их тоже использую. На сайте бесплатных объявлений нахожу людей, которые распродают глянцеватели, и разбираю их ради этого. В общем, в области перкуссии поле непаханное того, что можно сделать. А меня перкуссия прежде всего интересует. Наш Энди барабанщик, конечно, от моих экспериментов чуть напрягается, с другой стороны на записях и где-то на концертах подобные меры оправдываются абсолютно. Некоторые люди подходят и удивляются, что все это не сэмплированное звучит, а в живую.

Но ведь даже на самодельном инструменте надо учиться играть. Так мы и учимся. У нас Яна берет уроки игры моринхуре — таком двухструнном монгольском инструменте. Нам привезли его из Улан-Батора. Он похож чем-то на тувинский игил, хоть тувинцы считают, что это совершенно разные инструменты. В целом у моринхура интересный способ игры, струна не прижимается к грифу, а зажимается изнутри ногтем, меняя тем самым тон звука. Профессионалы играют классические произведения настолько виртуозно, что понимаешь, это инструмент — не „один палка, два струна“, а уникальнейший по звуку и возможностям. Я занялся сейчас горловым пением, но пока на начальном уровне. У меня учитель из Тувы, Радик Тюлюш, вокалист группы „Хуун-хурту“ — он один из самых известных вокалистов в этой области, так что происходит непосредственная передача традиций. В поп-культуре такое пение используется очень грубо, в виде какого-то однообразного рычания. А по большому счету это сложнейшая техника, в которой может быть реализовано даже пятиголосие и сложные, красивые мелодии. А арабской перкуссии я учусь у Осама Шахина, ливанца, осевшего в Петербурге. Интересно учиться у кого-то, кто традиции с малых лет впитал, он погружает меня в контекст. Ведь понятия традицонные о ритмах, например, они связаны или с ритуалами или событиями или танцам. В российских школах, часто можно увидеть совершенно дикие вещи, например, на дарбуке играют как на джамбее или традиционные ритмы, вроде беледи играют быстро. Но это разрушает и внутренний грув ритма и главное его суть, ведь скажем беледи предполагает определенный танец. Осама обычно на такое говорит: “Ты так сыграешь — тебе танцовщица по голове надает„. Наш перкуссионист Кусас — учился латиноамериканской перкуссии, и мне ритмы этой традиции кажутся самыми интересными в плане ритмики. Любой барабанщик, прошедший эту школу, будет совершенным барабанщиком. Потому что в латиноамериканской музыке полиритмия, полная рассинхронизация, когда одна рука играет в одном размере, другая — в другом. Контекст важен. Когда у нас пытаются выдать за русский фолк одни какие-то плясовые песни – танцульки в общем, а обрядовые песни или похоронные плачи, искажаются или вовсе игнорируются, это не продолжение традиции, а ее девальвация, десакрализация. Сергей Старостин редкий пример музыканта пытающегося всю эту традиционную русскую культуру как-то вменяемо в массы подавать.

Фан-база как реагирует на изменения в твоем подходе? Она вообще меняется. Самое ценное, что мы достигли определенной гармонии в этом смысле. Например, пишет мне, поклонница: “Знаете, очень интересная вещь произошла. Я слушала ваш дарквейвовый период, и потом группа стала для меня не интересна, я выросла, стала заниматься восточными танцами, у меня появился интерес и к латиноамериканской, классической музыке. Но тут вспоминаю о вас и понимаю, насколько вы нынешние совпадаете с моими новыми вкусами. мы растем вместе с вами„. Вот такие вещи для меня ценны. Или один нойз-музыкант, который поначалу жутко ругался на наши нововведения, “опопсели„, говорил. Теперь слушает африканскую музыку и говорит, там такие ритмические штуки, которые нужно реализовать с помощью дисторшена — и получится отличный нойз. Мы к этому его подтолкнули. Поэтому, это нормально, что музыкант и поклонники растут вместе. Было бы хуже если бы на концертах из года в год всегда были бы одни тинэйджеры. А примеров таких групп сотни, которые работают как бы на публику одной возрастной категории, одной субкультуры. Но это не наш путь. Мы не думаем о людях, мы растем и они растут вместе с нами. Я очень ошибался, когда думал: “Ну это не воспримут, это не пойдет„. Когда мы выпустили альбом Oikoumene, очень непохожий на все предыдущее, вообще собирался переименовать коллектив, но наш директор Леша Бажин меня убедил не бояться. Это трудная позиция, не думать о людях, но она работает.

Как с тиражом последнего альбома дела обстоят? Уже более тысячи экземпляров раскупили на концертах. Мы выпустили диск сами без лейбла и это, мне кажется, очень хороший показатель. С изданием нам очень помогла компания “Теремок„. Им импонировало, что мы занимались разными народными вещами, в руководстве там вообще люди очень понимающие оказались, меломаны, любящие по-настоящему хорошую музыку. Люди со вкусом и с пониманием. И удивительно, они не ставили никаких ограничений, не требовали ставить свой лейбл на диск — я сам это сделал. Я теперь даже из чувства патриотизма захожу кушать в “Теремок„.

Акустическую программу тоже предполагается зафиксировать? Мы с нашим другом-звукорежиссером Андреем Алякринским запишем эту программу живьем на студии “Добролет» и снимем видео. Запечатлеть такое нужно. Было бы обидно сыграть четыре концерта — и чтобы этот многомесячный труд просто канул. Песни аранжированы по-другому, зажили по-новому, их уже не вставишь в старые альбомы.