Вечное возвращение
Когда еще не было «Сапсанов», в прокуренном – ну а каком еще? – тамбуре «Авроры», которая проделывала популярный маршрут Москва – Петербург за четыре с половиной часа, на меня навалился далекий и нетрезвый знакомый. Обстановка располагала к общению. Мы с ним были в одной лодке. Во всех смыслах. Оба в пятницу вечером держали путь из столицы, куда не так давно перебрались, на север через северо-запад.
– Тоже домой?
– Ага.
– Вот ты замечал, что все эти… откуда угодно приехавшие в Москву, на родину мотаются в лучшем случае раз в год. Им это вообще не надо! Зачем? Да они счастливы, что вырвались из своей дыры. И только нам обязательно как минимум раз в две недели, хоть на выходные…подпитаться, да?
Знакомый излагал неполиткорректно, для кого-то обидно, но убийственно верно.
Только петербуржцы испытывают жгучую потребность в возвращении, только для них переезд в другой город даже не предательство, а, в первую очередь, ухудшение условий жизни. Теряешь больше, чем находишь.
Во всем свои плюсы. Удалившись на расстояние нескольких часов в поезде или часа в самолете (плюс дорога в аэропорт и обратно и ожидание рейса, так что удобнее все-таки на поезде), острее понимаешь, что тебе нужно от города. И что у других населенных пунктов страны и мира не получается тебе предложить. Здесь каждый может составить свой список, который, будем откровенны, совсем не обязательно сразу же заполнять традиционными пунктами. Вот когда вы в последний раз были в Эрмитаже? Там, где Матисс, рыцари и мумия жреца, да. По-честному. Раз в год можно и из-за границы наведаться. Ах, вы еще родственников туда водили в ноябре? Ну тогда в два раза больше, извините.
Вы ходите на «Зенит»? На стадион? Окей. Такое тоже бывает. Но скорее всего, вы просто, зацепив глазом спортивный раздел газеты или сайта, видите, что «наши» на первом месте и на секунду где-то в животе разливается тепло. Вы даже знаете, кто теперь тренер. Итальянец.
Вы любите корюшку. Вы обожаете корюшку. Как только она появилась в марте, вы попробовали ее в гостях, потому что покупать за такие деньги – преступление. Затем она подешевела, вы накупили, нажарили, наелись вдоволь. Затем опять попали на угощение. А недавно встретили – и отвернулись к салату. Ну сколько можно.
Вы готовы с жаром рассказывать иногородним друзьям про белые ночи, но приходит июнь и выясняется, что улицы заполняют далеко не богемные деятели и прекрасные незнакомки с томиками Бродского, а вовсе даже пьяные подростки и нелепые туристы. Когда вы в последний раз встречали развод мостов? Или, как герой раннего Шефнера, метались по набережным в поисках переправы?
И в плане культурной жизни есть города не хуже, поверьте.
Так что вообще в Петербурге такого, что нам без него никак?
Прежде всего, перспектива. То, что и как отражается на сетчатке. У городов «на семи холмах» своя прелесть – детскосказочного толка, но когда стоишь на Невском у Восстания и видишь его конец, это какая-то правильная Евклидова геометрия. Вселенская гармония, что ли. Так и должно быть в порядочном городе.
Затем центр. Под центром мы понимаем не так уж много квадратных километров. Точно до Обводного. Явно до Александра Невского. Из Петроградки – даже не весь Каменноостровский. Авансцена Васильевского.
Вообще, Петербург можно описать через Нью-Йорк. Центр и куски Адмиралтейского района – наш Манхэттен. Даром что без небоскребов. «Поехать в город» – это сюда. Васильевский остров – Бронкс. Начало, примыкающее к «Манхэттену», констрастирует с продолжением – низенькие слободки, винтажные трамваи, само понятие «район», которое на Невском не работает. Невский – общий, как Пушкин. Петроградская сторона – Бруклин, огромное неоднородное пространство. Выборгский, Фрунзенский, Московский, Юго-Запад – наш Квинс. Острова – Лонг-Айленд, все вокруг – грубо говоря, Нью-Джерси. Колпинские, получается, Bridge and Tunnel people, солдаты субботних десантов в центр города.
А через Венецию – вечный штамп нашей идентификации – не выходит. Очень далекое сравнение. В летний день, с яхты, где-нибудь на повороте в Пряжку мелькнет что-то похожее на ту самую лагуну. И только.
Про Пальмиру вообще смешно получается. Северная – это мы. А где южная? Без Гугла. В Сирии. И там много пальм.
При этом картинка – вот она, и ночной таксист может провезти вас с Васильевского на Невский мимо Петропавловской крепости не ради потрясающего вида, а просто потому, что так удобнее, быстрее.
Потом – это мы все об уникальности города – комплекс мученичества. Голод в Гражданскую, чистки, блокада, «Ленинградское дело», романовское удушье. В отличие от Москвы, в центре особо ничего не сносили, берегли, но людей, носителей идеи города косили с эффектом нейтронной бомбы. Специально, чтобы остались пустые дома работы славных европейских архитекторов. Которые заселялись новыми жителями. Но то ли решение вышло неокончательным, то ли стены сохранили информацию, только Петербург все-таки не Карфаген. Не новый город на старом месте. И не Греция, граждане которой имеют чудовищно мало отношения к древним грекам. Есть какая-никакая преемственность. Мы видели тех, кто видел Довлатова. Греческую церковь не застали, но БКЗ уже тоже история.
Это, конечно, мало что объясняет.
Странно гордиться тем, что когда-то на этом месте удачно строили дома по выдающимся чертежам. Смешно пыжиться имперской спесью, когда и столица давно не здесь, и с империей не все слава богу. Грешно хвастать количеством погибших. Вообще – в рамках детерминизма – гордость нелогичное, иррациональное, необеспеченное чувство. Где здесь наша заслуга, труд, напряжение? Но иррациональность не отменяет радостного возбуждения, когда поезд проносится мимо Колпино, сбавляет ход в старых промзонах и под внутреннего Глиера вползает на Московский вокзал. Впереди гарь, окурки, лужи, «мечта импотента» на площади Восстания, приземистые после московских высоток дома вдоль главного проспекта, замедленный темп. Впереди дом.