Виктор Сологуб: «Идеология sex, drugs, rock’n’roll в России не сработала»
Time Out пообщался с отцом-основателем «Странных игр» Виктором Сологубом о анархо-демократии коллектива, волновых явлениях жизни и моде на реюнионы старых рок-групп.
В одном интервью 1986 года вы затруднились не ответить на вопрос о том, чем отличались «Странные Игры» от других коллективов. Как бы вы ответили сейчас? Самое главное отличие от рокклубовских групп — мы использовали чужие стихи. Если некоторые писали «про колбасу» там, или про «выйти из под контроля» более-менее удачно, то мы сразу увидели: все, что пытаемся написать сами, никуда не годится. А были мы страшными перфекционистами, и если что-то не додели, никогда это не показывали. Мы поняли, что если не можем написать хорошие стихи сами, будем брать их из книг. Обратились к европейской поэзии начала 20-го века, которой увлекались, как собственно и большинство студентов тогда. Кстати, в то время народ как-то очень много читал, носились с этими книжками и «толстыми» журналами, делились впечатлениями. Сейчас народ вообще читает или только в интернете сидит? Нас очень увлекал процесс звукозаписи. Мы находили кучу интересных ходов. Например, делали так: сначала записывали весь инструментал, потом, когда писали вокал, скорость пленки меняли, она была то медленней, то быстрей, и Гриша (Григорий Сологуб – прим. Time Out), слыша это, должен был следовать темпу и попадать в тональность. И когда это воспроизводилось на нормальной скорости, форманта голоса менялась, а тональность оставалась той же. Это была такая фишка! И весь альбом «Метаморфозы» состоит вот из таких экспериментов. Ну и потом, у всех групп был некий лидер: Борис Гребенщиков, или Кинчев, или Виктор Цой. У нас была демократия, переходящая в анархию!
Александр Башлачев как-то сказал, что «так называемый «наш рок» вечно путается в рукавах чужой формы». По-видимому, он имел ввиду, что наша самобытность выбирает путь западного образца, из-за чего выглядит нелепо. Как вам кажется, удалось ли «Странным играм» внести в современную музыку что-то такое традиционно-русское?Традиционно-русское, наверное, есть в наших мелодиях, хотя «колокольчики» — они и в Африке колокольчики. Вокруг нас сплошные волновые явления. Ведь и то, что мы видим и слышим– это волна. Понимание этого стало для меня особенно важным, когда я стал писать музыку для кино. Это это не просто мелодия, которая сыграна на титрах, или саспенс, прикрывающий плохую игру актеров. Здесь важно сочетание всех звуков, которые сопровождают изображение: и шум проехавшей машины, и скрип качелей во дворе, и капли дождя — все это сливается в музыку. Потому я не задумываюсь о традициях, различиях и так далее. А по поводу западного пути: есть ведь теория, что идеология sex, drugs, rock’n’roll подброшена, чтобы разрушить эти самые традиции и устои. Но только в России, мне кажется, это не сработало, и рок-музыка приобрела особый интеллектуальный смысл. Потому что одно дело, когда «мы танцуем буги-вуги до утра», а другое дело, когда ты вкладываешь какую-то философию в свои слова, и у тебя получается совсем другой жанр и другая песня. Может это восточный путь? (смеется)
«Поэт в России — больше, чем поэт»? А что, это плохо? Это не играть «доминанта-субдоминанта-тоника» под один ритм, это особое преломление творчества через действительность. Поэтому, может быть ты и хотел подражать группе The Smiths и Joy Division, а у тебя получился «Троллейбус, который идет на восток»… Про Майка Науменко говорили как про идеального адаптатора стихов Лу Рида и Боба Дилана. Но любой русский человек, который начинает переводить хотя бы песню The Beatles, получает на выходе совсем другую песню… с определенными совпадениями. (смеется )
Интересует ли вас то, что твориться на инди-сцене России? Следите ли вы за новыми именами? Есть очень хорошие группы, но не за всеми уследишь. У меня есть знакомые молодые музыканты, которые меня все время просвещают и даже посылают мне свои работы на ремиксы. Я вижу, как все это движется, и честно скажу, не хуже, чем в Европе. Например, есть такой интересный исполнитель KULAKOSTAS, который использует интересный способ работы с вокалом, есть DZA (Саша Холенко), он играет в Мумий Тролле на клавишах кроме своего электронного проекта. DMITRY VTOL MOROZOV, тот вообще почитаемый в мире изобретатель DIY синтезаторов. Есть Andrei Oid, у которого год назад вышел интересный проект КЕТА с Ильей Лагутенко.
В ваше время пиратство, незаконное копирование музыки и «передачи третьим лицам» была единственным способом продвижения своего творчества в массы. Сейчас же ряд старых рокеров выступают против интернет-пиратства. Как вы на это смотрите? В 1980-е годы прошлого столетия не было понятия «пиратство», тогда привезенная моряком пластинка копировалась на несколько кассет или бобин, и все это продавалось, а потом еще раз переписывалось с ужаснейшим качеством. Так же двигалась и отечественная музыка. Когда я познакомился с Ильей Лагутенко, он мне рассказал, что знал только две группы — «Аукцыон» и «Странные игры», потому что кто-то привез во Владивосток старую кассетку с нашими записями. Такое распространение, конечно, двигатель. Потому я считаю, что музыка должна быть в свободном доступе. Да и какой смысл мне бороться с пиратством, когда я не получаю никаких денег за пластинки, которые где-то звучат и продаются?
Ну а как же быть с несправедливостью? Люди вложили деньги на запись, а кто-то взял и вылил все в интернет… А что? Так и будет! Интернет — это свободный доступ. Очевидно, надо придумывать другие формы зарабатывания денег. Надо искать. Может быть, концерты должны быть не часто и за большие деньги, чтобы музыкант имел возможность на них дальше развиваться. А вообще, как правило, художник должен быть голодный и злой. Он должен «пахать», а не шиковать! (смеется)
Многие скептически относятся к реюнионам западных и отечественных музыкантов. Бытует мнение, что это какое-то ворошение старого и уже давно неактуального. Как вы на это смотрите? Это не так однозначно. На Кена Хенсли я, скорее всего, не пойду, как и на группу Slade, выступления которой перед Рождеством в Англии так же традиционны, как рождественский пудинг. А вот недавно приезжал Карл Бартос из Kraftwerk, я пошел — и увидел новые идеи, хотя на сцене были пожилые люди. Я ходил на Питера Хука из New Order и на самих New Order. И если приедет какой-нибудь Вячеслав Ганелин, который зажигал здесь в джазовых клубах, и будет играть ту же композицию, что и 30 лет назад, от этого что, эта старая джазовая вещь станет хуже? На последней репетиции я поймал себя на том чувстве, что мне приятно играть музыку, которую мы сочинили тогда. И я подошел к Коле (Николай Гусев, клавишник «Странные Игры» — прим. Time Out) и спросил: «Коля, значит, мы не зря это затевали?». По звуку 2 февраля все будет, конечно, более современно: мы притащим новый синтезатор, совсем по-другому уже будут звучать гитары. Мой сын Филипп, который сейчас в «Странных Играх» на гитаре, играет Гришины партии по новому, это уже манера современных гаражных групп типа The Black Keys и The Dead Weather, что придает новую окраску старой музыке. Мы не будем играть ни одной новой вещи, только ТЕ САМЫЕ, но слава Богу, что мы хоть их вспомнили!
Что еще будет ждать зрителей на концертах-реюнионах (в исключительно хорошем смысле этого понятия) в Москве 31 января и в Питере 2 февраля? Наша задача — передать ту атмосферу, которая была в 1982-83-х годах на площадках рок-клуба в ДК Ленина и ДК Крупской. И мы попытаемся это сделать. Конечно, такого пестрого шоу не будет, как не будет и сценических трюков, но музыка будет сыграна именно в ключе того времени! А лично для меня очень важно показать своему сыну что я чувствовал тогда на сцене, когда сам он был только в проекте (Филипп родился в 1986 году). Хочу, чтобы он понял меня того молодого, потому что сейчас он находится именно в том возрасте, в котором мы делали «Странные игры». Я просто хочу ему показать, что лишь поиски и созидание приносят ощущение настоящего счастья.
Интервью — Степан Гаврилов