Алексей Герман-мл., Федор Бондарчук и Валерий Тодоровский о русском кино
Нынешняя беда в том, что запрос зрителей к entertainment’у очень низкий. Причем есть мнение, что если сделать это же развлечение на более высоком уровне, оно не пройдет.
Федор Бондарчук: Что касается кризиса, то, по исследованиям, в это время люди гораздо больше ходят в кино. Но для самой российской киноиндустрии кризис — как холодный душ, потому что выпускать 200 картин в год… (Обращаясь к Герману и Тодоровскому.) Вы можете вспомнить названия этих двухсот картин?
А. Г.: Да я даже тридцати не вспомню…
Ф. Б.: …Тридцати картин, которые идут на экранах страны. Остальное — что это такое, кто это снимал — никто не знает. Останутся те продюсеры, которые производили хорошее кино. Останутся Толстунов, Герман, Роднянский, Сельянов — те люди, которые имеют кредит доверия в кинематографе.
А. Г.: Печально наблюдать, как мои товарищи, с которыми я сотрудничал, сидят сейчас без работы. Поэтому я вздрагиваю, когда слышу про «холодный душ», — это означает, что скоро много достойных и профессиональных людей не будут знать, как сводить концы с концами. Мне никогда еще не звонило так много друзей просто занять денег.
А может быть, новые стесненные экономические условия заставят кинематографистов браться за любую работу и перейти в жанровое коммерческое кино? Может, у нас появятся более качественные триллеры, комедии и мелодрамы?
Ф. Б.: Здесь я согласен с Германом. Чтобы обратиться к этим жанрам, нужна возможность это сделать. Такой возможности у многих режиссеров может не быть.
А. Г.: То, к чему я в последнее время стремлюсь, — это мыслить не жанрами, а эмоциями и ощущениями. Мне кажется, что в кино не хватает какого-то вглядывания в нашего современника и разговора с ним на одном языке. Дальше жанр может быть любой. Главное — не жить в мире каких-то картонных персонажей, среди которых мы сейчас живем, что
очень плохо, на мой взгляд. Кино может быть любым, и действительно успешное авторское кино часто бывает востребованным и приносит деньги. За счет продаж по миру, за счет более долгого жизненного цикла. Если, конечно, это хорошее кино, а не бессмысленные домашние арт-эксперименты, про которые никто нигде и не знает.
В. Т.: У журналистов вообще немного розовый взгляд на ситуацию. За последние три-четыре года все в России, кто мог хоть что-то предложить, сняли по фильму. У нас была уникальная ситуация, страшная по-своему, когда в стране не хватало всех. Когда ходили люди и говорили: «Есть сценарий, есть деньги. Нужен режиссер». И режиссер Пупкин, не снявший ничего, который хотя бы производил впечатление нормального человека, мог снять фильм. Поэтому идея о том, что из-за кризиса какие-то неизвестные новые люди освободятся и снимут хорошее кино, сомнительна, потому что все, кто хотел снять, уже это сделали. По поводу жанра: для менядрама современного русского кино состоит в том,что у нас крайности
— так уж крайности. Есть так называемое авторское кино. И хорошее, и талантливое, и призы получаем, в этом смысле Леша
Герман — молодец. Но все отдают себе отчет в том, что их появление в прокате символическое и скорее носит характер некоего престижа. Есть фильмы, которые делаются для зрителей. Они разные, но их создатели считают: «Зрители — насекомые». Даже не насекомые — растения. Страшно говорить, но позиция такая. Поэтому: проще, еще проще, еще примитивнее. Зачем нам сюжет? Лучше покажем лишний раз голую задницу. И, к сожалению, мне страшно это произносить, но зритель это подтверждает раз за разом. Потому что если в фильм закрадется хоть одна малюсенькая мысль или одна сценка, на которой может стать грустно, зритель скажет, что он не «оттянулся», что его «грузят». А они хотят «прикалываться». Середины между этими двумя
крайностями нет. В то время как в любой развитой киноиндустрии есть эта середина. Я как зритель не обязан смотреть авторские эксперименты, но я и не могу смотреть фильмы для идиотов. А есть такое понятие, как настоящее хорошее кино, в котором есть сценарий, история, актерская игра, режиссура, операторская работа. В России мы оказались сейчас без этой середины. И пока она не возникнет, ничего не будет.
Скажите, вот Валерий снял фильм с элементами мюзикла, вы, Федор, сделали сайенс-фикшн. Это все традиционно голливудские жанры. Есть ли вообще традиционно русские жанры и если есть, то что это?
А. Г.: Это вопрос, которому очень легко оппонировать. Если задаться вопросом, что такое
«Броненосец «Потемкин», то можно ответить, что это военная драма. Жанры кино универсальны.
В. Т.: Русского киножанра нет. Когда я снимал «Стиляг», меня вдохновляло некоторое количество фильмов, которые я люблю. «Кабаре», «Чикаго» и, скажем, «Иисус Христос — суперзвезда». Я не думаю, что у нас есть некоторое понятие «русский мюзикл». В съемочной группе не было ни одного человека, который бы до этого работал на мюзикле. Это
было освоение целины всеми.
Ф. Б.: В советском кино были и попытки снимать сайенсфикшн. Это было смешно, наивно, но было. Сейчас, с новыми технологиями и новым отношением к кино, все это выглядит по-другому. Смотрите «Обитаемый остров». Какой фильм о России или снятый русским режиссером был бы сейчас популярен на Западе?
В. Т.: Есть некое международное разделение труда. Лучше иметь машину японскую, а шоколад швейцарский. Я не думаю, что мир ждет от России русских блокбастеров. В мире звучали фильмы «Летят журавли» и «Баллада о солдате». Это и есть в их понимании «русское кино». Это как раз та самая середина, о которой я говорил. Это человечное, международное по сути кино, которое способно тронуть любого человека в любой точке мира. И это наша ниша. Но мы сейчас не делаем новых «Баллад о солдате», потому что мы большая страна и ориентированы на свой рынок. Мы как Индия. Вот когда бельгийцы снимают кино, они вынуждены думать о том, чтобы его смотрели как минимум во Франции, в Швейцарии, где-то рядом, иначе оно не окупится никак. Большие страны могут позволить себе забить болт на соседей и снимать для себя. Но вообще весь мир смотрит два вида кино — свое и американское. Вот в Албании тоже — смотрят свое и американское. Можете не отвечать, если не хотите. И все же: почему именно в русском кино так много режиссеров, у которых отцы тоже режиссеры?
Ф. Б.: Я приведу в пример Голливуд. Многие не афишируют родственных связей актеров, режиссеров, сценаристов и так далее. Единственные, кто это делает, это семья Коппола. У нас кинематографистов, которые выросли
в кинематографических семьях, тоже очень много, и я не вижу в этом ничего плохого. Если сын сталевара может работать сталеваром, то почему сын режиссера не может работать режиссером?
В. Т.: В Америке в основном в артисты идут, потому что в этой профессии больше платят. И среди них много успешных, я могу вам сейчас десяток назвать. Что касается меня, то у меня было так: да, я с детства в этом жил, в какой-то момент меня это заинтересовало, потом по-детски начал декларировать: «Я буду как папа!» Потом я столкнулся с некоторым сопротивлением — меня никуда не брали, и я пошел более сложным путем, сценарии писал. И в итоге таки добился своего. Я могу сказать, что нет такого списка режиссерских детей, которые не стали режиссерами и при этом хотели.
А. Г.: Я объясню, почему так много режиссеров — сыновей режиссеров. Здесь очень простая механика. В 90-х годах был колоссальный провал образования. Не потому, что не было мастеров, а потому, что никто не понимал, чему учить.
Даже моему замечательному мастеру Сергею Соловьеву, который снял много потрясающих фильмов, потребовалось время, чтобы понять, в каком мире он живет и чему учить. А поскольку мы выросли на съемочных площадках, то таким образом получили образование.
Наверняка вы думали о том, что будете делать дальше…
В. Т.: У меня сейчас одно желание — исчезнуть. Никаких мыслей конкретных нет. Предыдущие три года из-за «Стиляг» и «Тисков» были временем абсолютного хардкора — с жарким Ростовом, с одними и теми же артистами, которых я возненавидел в какой-то момент. (Смеется.) Точно знаю, что сейчас хочется подальше от кассового,хочется свое личное «грузилово» выдать. И чтобы маленький бюджет и полная свобода. Даже если, возможно, фильм и не выйдет нигде.
Ф. Б.: У меня задача — выпустить вторую часть «Обитаемого острова» через три месяца, а потом — работа над фильмом о Великой Отечественной войне. Подробнее не могу говорить, хотя я осознаю, что предстоящие «Утомленные солнцем — 2» Никиты Михалкова могут закрыть эту тему раз и навсегда.
А. Г.: А у меня есть абсолютное понимание того, что я буду делать дальше: мизантропический артхаусный
блокбастер.
Это что такое будет?
А. Г.: Я уверен в том, что можно найти правильное коммуницирование со зрителем. Если это сделать, то на фильм придет очень много людей. А мизантропический — потому что мизантропия всегда интересна и смешна.
Напоследок о приятном. За последние годы русское кино стало смотреть гораздо больше людей. И говорить есть о чем, как показала наша беседа…
В. Т.:Я тоже считаю, что сейчас все хорошо. Единственное, если вы обратите внимание на фильмы, которые вам нравятся, то имейте в виду, что все они сняты при финансовой поддержке государства. Стоит этому кранику перекрыться, и все изменится. У кино большая зависимость: от государства, от зрителя. Должно быть много корзин, и яйца должны
лежать в разных корзинах. Сейчас получить деньги на фильм гораздо сложнее, чем пару лет назад, несмотря на все победы и успехи. Есть и другая проблема. Насколько я знаю, государство сейчас хочет увеличить финансирование кино, за что большое спасибо. Но государство хочет и контролировать. Это можно считать знаком уважения к нам со стороны государства, но есть и тревожный звонок.
А. Г.: Да, все неплохо, главное — не оказаться на дне и не услышать, как постучали снизу.
(Все смеются.)