Дмитрий Озерков: “Очень хотелось бы провести ярмарку современного искусства”
«Америка сегодня»
С этой выставки начался проект «Эрмитаж 20/21». Это был первый опыт сотрудничества музея с лондонской галереей крупного эксперта и продюсера современного искусства Чарльза Саатчи и первая экспозиция в Главном штабе. Спустя два года сотрудничество продолжилось с выставкой «Новояз: британское искусство сейчас» в Михайловском зале Эрмитажа.
Чего лично вы ждете от «Манифесты»? Я думаю, что художники, которые есть в городе, получат большой стимул. Те, кто посмотрят и скажут: «Все, что мы видели на „Манифесте“ – ерунда», останутся художниками и докажут всему миру, что могут лучше. Те, кто увидят, что на «Манифесте» очень хорошие работы и сами они так хорошо никогда не сделают, перестанут быть художниками и займутся наконец чем-то другим.
То есть, биеннале несет и очистительную миссию? Да, и это на самом деле важно. Иначе зачем нужны такие большие события? Чтобы люди имели некую планку для отсчета, ценностную шкалу. Человек сидит всю жизнь, пишет заурядные натюрморты и думает, что он художник. И нет того, кто, как у Хармса, придет и скажет: «А по-моему ты г…о». Вот «Манифеста» именно такое мероприятие.
«Манифеста» могла состояться в Москве? Я думаю, что нет. Потому что по уставу «Манифеста» может проходить только в европейских городах.
Проект «Эрмитаж 20/21» берет на себя задачу воспитывать вкус? Ведь представления массового зрителя о современном искусстве заканчиваются в лучшем случае первой третью ХХ века. В общем-то, да. Но дело не только в воспитании вкуса. Чем ценно современное искусство? Его невозможно знать – его можно узнавать. Его невозможно выучить – его можно постоянно постигать. Потому что оно происходит сегодня. И это, конечно, не Пикассо с Модильяни, которых можно, условно говоря, выучить, и знать, о чем они. В современном искусстве такого поля – о чем оно – нет, поле открыто, постоянно меняется, и у каждого оно во многом свое. В этом ценность современного искусства – оно дает человеку формат мышления, некую платформу. Например, ты живешь в деревне, и вокруг тебя дороги все в каше. Потом приезжаешь в город, видишь асфальт, и понимаешь, что по асфальту можно уехать очень далеко, ничто не мешает это сделать. Так же и у нас. Мы даем платформу, которая позволяет двигаться дальше. Ты одного художника узнал, он тебе понравился, а оказывается – он эпигон другого. А тот на самом деле принадлежит к огромной школе, которая является комментарием к какому-то большому течению.
В своей колонке о Люперце на сайте art1 вы рассуждаете о том, что искусство элитарно. Но вместе с тем Эрмитаж – это один из самых посещаемых музеев. Этой дилемме почти сто лет, она возникла после революции и отсылает нас к тому, что такое элита сегодня. Если раньше стать ее частью было невозможно по определению, только богатая буржуазия могла видеть и собирать искусство, то сегодня любой человек с образованием может позволить себе в нем разбираться. Кто ходит в Эрмитаж? Я имею в виду не один раз, а постоянно. Это люди, которые не могут жить без музея: для одного это образы, для другого – пространство, звуки, ощущения. Это некая эмоциональная раскачанность человека, не просто реакция мозга на простые раздражители, а возможность фантазировать, интерпретировать и использовать этот опыт для своего внутреннего роста. Эрмитаж – об этом.
Под Новый год вы выразили надежду, что 2014-й станет годом примирения с современным искусством в стране. Сейчас вы продолжаете так думать? Сейчас современные художники, особенно в России, путают свою позицию как профессионала и позицию как гражданина, и в этом ошибка – они не умеют отделять одно от другого. В любой другой профессии это разделение присутствует. Водитель маршрутки может разговаривать по телефону и брать плату за проезд, но в первую очередь он перевозит людей. Художник тоже должен понимать это разделение, оно лежит в основе современного искусства, и вот в каком плане. Допустим, художник совершает убийство и говорит, что это арт-проект. Ничего подобного – его судит гражданский суд, и судит именно как гражданина, который совершил преступление в этом поле. Так и здесь – нужно разделять, что ты делаешь. И я надеюсь, что размышление над этой границей даст художникам новый импульс – быть художниками как художниками. Позволит им создавать именно искусство.
И производить новые смыслы? В том-то и дело. Территория искусства полнее, глубже и исторически фундированнее, чем политические коллизии. Потому что политика существует с одной стороны, искусство – с другой. Да, огромное количество предметов, которые есть в Эрмитаже, на самом деле являются политическим жестом. Но мы их держим не за это, а за то, что это искусство. То же самое происходит с иконой. Изначально она создавалась как образ для моления, окно в другой мир. Но затем возникли школы художников, которые этот образ наполнили художественным смыслом. Мы различаем «Троицу» Андрея Рублева и «Троицу», написанную каким-то неизвестным художником, хотя с богословской точки зрения они ничем не отличаются. Так и с современным искусством – одни работы имеют значения для вечности, а другие нет. И нам на территории искусства интересно разделять эти смыслы.
На какие инициативы вы рассчитываете после «Манифесты»? Очень хотелось бы провести ярмарку современного искусства. Потому что самое приятное в нем то, что его можно купить. Ты приобретаешь какую-то непонятную вещь за сто долларов, а потом твои дети продадут ее за целое состояние. Этой составляющей в Петербурге нет. И появится она, только если будет изменено таможенное законодательство. Сейчас, когда вы ввозите произведение искусства без налогов, вы обязаны его вывезти. Вот и представьте, вы со своей девушкой идете на ярмарку, она говорит: «Давай в нашу новую спальню купим вот эту лошадь». И вы покупаете. А затем начинается: мы сейчас ее заберем, вывезем из России, а потом вы сами будете ее ввозить. Наверное, в такой ситуации вы предпочтете поставить в спальне новый телевизор.
Еще три выставки Дмитрия Озеркова