Интервью с Андрем Коробейниковым
Интеллектуал с высшим юридическим образованием, имеющий славу самого самостоятельного и оригинального молодого пианиста, Андрей Коробейников начал свою музыкальную карьеру с судьбоносного непопадания в финальный тур конкурса Чайковского в 2007 году. Сейчас пианист известен в Европе и является членом Международной академии наук Сан-Марино.
Вы молоды, но уже невероятно популярны. Как вы назовете творческий период, в котором находитесь сейчас?
Объективно говоря, я бы не сказал, что карьера моя так уж полностью сложилась, да и популярность относительна, но это не главное в профессии музыканта. Главное, что делает музыканта счастливым — возможность играть концерты для зрителей. А период — всегда один: поиски, поиски…
Вы считаете себя зрелым музыкантом? Какие черты собственного стиля выделяете?
Считать себя зрелым слишком самонадеянно. Я говорю не о других, более маститых коллегах, а о самом себе: часто удивляюсь, как одно и то же произведение совершенно по-разному может звучать в разные моменты жизни. Причем трудно сказать, что вот то было чужое, а вот это — свое. Важно постоянно изменяться, дорожить возможностью личного высказывания.
А в угоду публике приходится жертвовать личными предпочтениями?
Ну понятно, что бывают пожелания организаторов сыграть того или иного композитора. Но я достаточно всеяден в том, что люблю — люблю очень многое, поэтому практически не припоминаю, когда играл то, что не хотелось или не нравилось.
Какого пианиста прошлого вы могли бы назвать своим альтер эго?
Альтер эго свое не находил: как раз всегда удивляешься тому, как свои собственные руки и голова интерпретируют все абсолютно по-своему. Например, я просто фанатею от баховских и бетховенских записей Глена Гульда, особенно от записи шестой партиты Баха. Но когда сам начал ее играть — удивлялся, что из меня идет что-то радикально другое. В общем, исполнительство — очень темное дело: многое подчинено подсознательным ощущениям от той или иной музыкальной материи. Не люблю музыкантов, делающих ставку на тотальный расчет, пусть даже гениальный. Возможно, их мастерство настолько высоко, что мне и представить нельзя, как у Микеланджели, Соколова, Плетнева. Но как слушатель я не попадаю в музыкальный поток с ними, и мне становится трудно дышать от неживой материи. Мне кажется, они себя лишают огромного удовольствия — понастоящему спонтанно высказаться. Люблю тех, кто всегда дышит и дарит дыхание мне.
Почему в этот раз решили исполнить опусы Шуберта и Шостаковича?
Давно хотел сыграть Шостаковича в Петербурге: чувствую, что многое в его музыке — это и есть сам город. Сквозь гнетущую атмосферу города просвечивает какой-то иной уровень восприятия. И на все эти ощущения я многократно наталкивался, слушая Шостаковича. Правда, в этот раз будет в целом более живая и даже веселая, но не менее интересная программа. Любимую, почти исповедальную последнюю сонату Шуберта страшно хотел сыграть именно в Малом зале Филармонии. Шуберта, как и все остальное, как мне кажется, я играю очень эмоционально, «от себя», никогда не формально, это я могу гарантировать слушателям. Другое дело, что я никогда не рву рубашку и не трясу волосами, и не только потому, что они не длинные.