Юрий Грымов: «Люди разучились ходить в театр»
– Юрий, вы – человек-оркестр, ваша деятельность по-настоящему многогранна. Органично ли вы себя чувствуете в пространстве театра?
– Если XX век – это век кино, и я рад, что смог в нем отметиться, то XXI век – это век театра, век перформанса, век «живого» искусства, которое нельзя тиражировать. Театр не может девальвироваться, как с приходом цифровых технологий сейчас девальвируется музыка. Поэтому выбор в пользу театрального искусства для меня логичен. Я руковожу театром четыре года и ни разу не пожалел о своем выборе.
Вся моя предыдущая деятельность, связанная с кино, шоу-бизнесом, рекламой, телевидением, дизайном, – это дорога к театру, древнейшему и самому совершенному виду искусства. Театр создает миры, исследует жизнь, используя практически все возможные средства. Если режиссер не видит свое произведение от начала и до конца, то ему нечего делать в театре. Мой опыт мне в этом помогает.
– Каким вы видите театр XXI века? Это традиции или инновации, интеллектуальные поиски или эпатаж? Чему отдаете предпочтение?
– Я против ханжеского отношения к театру и навешивания ярлыков: современный-несовременный, актуальный-неактуальный. Театр всегда современен. Есть театр, который происходит сегодня, сейчас, это и есть театр XXI века. Но люди сами присваивают себе определенное клеймо. Одни самонадеянно говорят: «Мы самый современный театр». Другие: «А мы – театр классический».
На самом деле этого разделения не существует. Безусловно, сегодняшний театр своими корнями уходит в прошлое. Нельзя измерять свою жизнь и то, что ты делаешь, только моментом своего рождения. Многое было создано задолго до вашего появления на свет, как например, скульптуры Микеланджело. Если вы это понимаете, чувствуете на интуитивном уровне, то все получается.
Невозможно ограничивать себя какими-то рамками. Я никогда этого не делал, всегда шел от себя, от того, что мне близко. В театре «Модерн» с успехом идет спектакль «Юлий Цезарь» по одноименному произведению Уильяма Шекспира. В начале XX века на сцене Художественного театра трагедию удалось поставить Станиславскому и Немировичу-Данченко. Спектакль подвергся жесткой критике и был запрещен. Более ста с лишним лет спектакль не демонстрировался в России. Мне удалось вернуть это название на театральную сцену. Спектакль был запрещен, потому что в нем идет речь о политиках, о народе, о том, что народ не всегда бывает прав. Скажу больше – он всегда неправ с точки зрения политиков. Сегодня это звучит очень актуально.
Не менее актуальным мне кажется спектакль «Петр Первый» – первая постановка масштабной трилогии «Антихрист и Христос», над которым я сейчас работаю. В основе сюжета – противоречивая фигура царя Петра Первого, чья личность вызывала у современников самые противоположные эмоции – от благоговения до животного страха. Антихрист или Христос, Свет или Тьма – кем же был российский правитель для своего народа, можно ли его считать иноагентом? Потом, главный вопрос, на который мы ищем ответ в спектакле: как не потеряться в мире, где границы между добром и злом, между Христом и Антихристом уже вроде бы и не существует вовсе? Ведь многие из нас переходят эту границу туда и обратно, по много раз, даже не замечая уже, на какой они стороне! Сам Петр – фигура совершенно выдающаяся в этом смысле: самодержец, который под знаменем Христа служил Антихристу. Впрочем, в политике такое случается нередко. Ему можно только посочувствовать.
Я поменял название: у Мережковского это «Христос и Антихрист», а у меня это «Антихрист и Христос». Я сделал так потому, что верю: человек может пройти через ад, но выбраться к свету; можно быть слугой Антихриста, но путь ко Христу ни для кого не закрыт.
Премьера спектакля запланирована в театре «Модерн» на 16 и 17 октября.
– В Петербург вы везете классический репертуар. Выбор постановок обусловлен атмосферой города на Неве?
– Нет, здесь нет прямой связи. Мы везем несколько очень разноплановых спектаклей. Спектакль «Женитьба» объединяет сразу три известных классических произведения: «Женитьбу» Н. Гоголя, «Предложение» А. Чехова и «Женитьбу Бальзаминова» А. Островского. Произведения плавно переходят одно в другое. Это была большая интересная работа. Мне было любопытно уместить в спектакле этих авторов, сравнить, сопоставить. Символично, что роль Агафьи Тихоновны в постановке исполняет Лолита Милявская.
В Петербурге мы покажем еще один знаковый спектакль театра «Модерн» – «Война и Мир. Русский Пьер». Постановка раскрывает основные сюжетные линии романа Льва Толстого, при этом главный акцент сделан на истории Пьера Безухова. Мне интересно его превращение из «западника» в русского патриота, из Пьера в Петра Кирилловича. В спектакле задействована вся труппа театра, а также приглашенные актеры. Всего на сцену выходит более 80 человек, в том числе знаменитый Хор имени Свешникова.
В третьем спектакле «Ничего, что я Чехов?» рассказывается о Михаиле и Ольге Чеховых – великом русском актере, сделавшем карьеру в Голливуде, и «государственной актрисе» Третьего Рейха. Это не классическое, а современное произведение, в котором мы говорим о людях, отдавших свою жизнь искусству. В числе действующих лиц – Станиславский, Вахтангов, Гитлер, Берия, даже Мэрилин Монро. Этот спектакль – гимн тем выдающимся людям театра, которых я знал лично, среди них Петр Наумович Фоменко, Людмила Васильевна Максакова, Владимир Яковлевич Мотыль. Они посвятили всю свою жизнь искусству.
Зрители, которые увидят все три спектакля, смогут собрать паззл и понять, что такое театр «Модерн».
Надеемся, что весной мы привезем еще три спектакля: созвучную городу на Неве премьеру «Петр Первый», ироничную историю «Кладбище понтов» и бунтарский спектакль Nirvana, посвященный судьбе Курта Кобейна.
– Удалось ли вам создать целостное произведение в спектакле «Женитьба», или это вариации на тему?
– Для меня было очень важно, чтобы получилось целостное произведение. Ради красного словца я бы не стал соединять Гоголя, Чехова и Островского. Я использовал те произведения, где у них оказалось много общего. Созданные ими мужские персонажи мечтают только о наживе, а не о большой любви. Все они думают только о стяжательстве. Женские персонажи, напротив, надеются и мечтают о светлой любви. Все это очень жизненно. Иногда мужчины думают, что они – подарок для женщины, эту самонадеянность мужчин мы развенчиваем в спектакле. Когда мы выпустили «Женитьбу», Лолита мне сказала: «Юра, как же эти придурки похожи на моих мужей».
Естественно, я не пытался намекнуть на ее личную жизнь, провести параллели между ее мужьями и женихами из спектакля. Все типажи уже созданы жизнью и великими литераторами. И со временем ничего не меняется.
– Насколько бережно вы работаете с литературным материалом?
– Я всегда очень трепетно отношусь к литературному первоисточнику. Никогда не меняю текст, не дописываю авторов, для меня это – табу. Я считаю, что в классическом произведении заложено уже достаточно материала для спектакля. Я могу менять концепцию, транскрипцию, могу изменять среду, но не сам текст. К примеру, в театре «Модерн» идет спектакль «На дне» по пьесе Максима Горького.
У Горького главные герои – бомжи. В моем спектакле – это богатые люди, живущие на Рублевке. Некоторые говорят, как так можно? А вот можно, уважаемые господа, по одной простой причине: Горький писал про духовное падение, а не про финансовое. В современном мире история звучит еще жестче, когда люди так живут и так рассуждают, имея большие возможности. Не меняя текста Горького, я изменил ситуацию. В оригинальном тексте я никогда не меняю местами даже сцены. Если правки необходимы, считаю, что легче и правильнее написать свой текст.
– Спектакль «Война и Мир. Русский Пьер» аутентичен исторической эпохе?
– Специально для спектакля мы создали 423 костюма, которые детально отвечают эпохе: военные мундиры, бальные наряды высшего света. Над ними работала лауреат двух премий «Золотая маска», художник Ирэна Белоусова.
Но не стоит забывать, что театр – это искусство обобщения. Это стилизация, поэтому я рекомендую наш спектакль воспринимать в качестве своеобразной мистерии. Но зрители не почувствуют, что происходящее на сцене – неправда.
Погружение в атмосферу начинается за 5 минут до официального начала спектакля. Люди заходят в зрительный зал, где уже идет действие. К сожалению, на гастролях в Петербурге я не смогу полностью воссоздать то, что происходит в театре «Модерн». Обычно после второго акта, когда французы подходят к Москве, и император объявляет о том, что враг у ворот и нужно сплотиться вокруг России, я усиливаю впечатление. В антракте зрители выходят в фойе и видят, что театра больше нет, он сожжен. Зрители видят разрушенные стеновые панели, сгоревшие ковры, дым, слышат звуки пожара. Создать такой эффект в театре очень сложно, но это необходимо, чтобы показать, насколько страшна война.
Конечно, пожар можно условно обозначить на сцене. Я же хочу сделать действие максимально близким к зрителю. За время второго акта мы полностью меняем интерьер театра: оставляем огарки дверей, вешаем разбитые зеркала, разбрасываем сожженные детские игрушки. К концу спектакля театральному фойе возвращается привычный облик. На показе в Петербурге от этого придется отказаться в силу технических сложностей.
– Очевидно, что вам интересно анализировать окружающий мир сквозь призму конкретных человеческих судеб. Чем вас привлекает творческий тандем Михаила и Ольги Чеховых, вдохновивший вас на создание спектакля «Ничего, что я Чехов?»
– Здесь тоже яркие судьбы, которые проходят через всю историю Европы. В спектакле показаны великие люди, чьи жизни окутаны многочисленными мифами. Если говорить об Ольге Чеховой – это настоящая птица феникс, она все время возрождалась после полного крушения.
Когда закончилась ее карьера актрисы в Берлине, Ольга Чехова открыла косметическую компанию, которая стала одной из самых больших в Европе. Она поднялась с нуля и обратила на себя внимание своей жизнестойкостью. «Ничего, что я Чехов?» – спектакль про людей. Мы же хотим смотреть на то, что нам понятно. Я не люблю фантастические фильмы. Мне неинтересно смотреть про инопланетян. Говорят, кто-то будет снимать художественный фильм в космосе. Более бредовой идеи я не слышал. Это просто Салтыков-Щедрин. Я предпочитаю работать с более понятными вещами.
– Считаете ли вы себя режиссером-философом? Какое послание вкладываете в свои спектакли?
– Для меня театр – это всегда высказывание. Это всегда человек. И театр – это не «я», это «мы». За мной стоит большой творческий коллектив, актеры, технические службы. К этому союзу присоединяется и зритель. Но мы ни в коем случае не идем ему навстречу. Кинематограф пошел навстречу зрителю и разрушился. Нет национального кино, во всем мире кино стагнирует. Все потому, что сам зритель должен идти навстречу искусству. Сегодня театр «Модерн» занимает особые позиции: он как старший брат, с которым интересно поговорить, поспорить. Мы поднимаем важные общечеловеческие темы, но также можем громко промолчать. Люди это считывают, поэтому в театре практически всегда аншлаги.
Каково мое послание? Очень важно говорить, что все мы хорошие люди. Что у нас много общего. Сегодняшний мир это делает редко. Я стараюсь напоминать об этом.
– В театре «Модерн» вы запретили зрителям появляться в спортивной одежде. Планируете вводить дресс-код для петербургской публики?
– Для петербургской публики никакой дресс-код не планируется. Никогда не лезу со своим уставом в чужой монастырь. Театр «Модерн» – это мой мир. Да, у себя я ввел мягкий дресс-код. Можно сказать, что эта практика увенчалась успехом. Я вижу, что где-то 70% зрителей готовятся к посещению театра, подбирают специальные наряды. Если же человек приходит в театр в трениках и майке, поверьте, сегодня – это меньшее из зол. Главная проблема – смартфон. Если дураку выдать фонарик, он начинает постоянно его включать. В театре нужна темнота, а люди с фонариками ее нарушают. Есть очень странные зрители, которые снимают селфи на фоне сцены прямо во время действия. Считаю, что это психически нездоровые люди. Я только вчера вернулся с очередных гастролей. Показывали «Войну и мир». В начале спектакля зрители очень громко разговаривали, все были с телефонами, все фотографировались на фоне сцены бала Наташи Ростовой. Я был в шоке. Сегодня у меня это вызывает улыбку, а вчера я просто не знал, что с этим делать. Потом все успокоилось, теплый прием, большой успех. Но факт налицо: люди просто разучились ходить в театр.
– Что вас возмущает в современном театре, чего вы категорически не приемлете (помимо спортивных костюмов и смартфонов)?
– Я не люблю, когда кто-то философствует о театре. Мне кажется, все концепции и умозрительные рассуждения должны быть видны в работах. В спектаклях, в фильмах, в литературе. Часто бывает так: приходишь на спектакль очередного театрального философа, смотришь и думаешь, ну ведь небо и земля, то, что вы говорите, и то, что вы делаете. Я за то, чтобы зритель воспринимал мои рассуждения, надежды, вопросы, которые меня волнуют, через мои спектакли.
– В одном из спектаклей вы задействовали Лолиту. Почему? Какие грани ее таланта привлекли вас и подтолкнули к сотрудничеству в театре?
– Мы знакомы уже 30 лет. Лолита бывает у меня дома, мы общаемся, дружим. Я всегда чувствовал, что Лолита – хорошая драматическая актриса, поэтому ни минуты не раздумывал, когда у меня появилось желание поставить «Женитьбу». Поймите меня правильно: если бы я не имел в виду, что Агафью Тихоновну будет играть Лолита Милявская, я бы просто не ставил этот спектакль. Именно в сочетании с невестой-Лолитой паззл сложился правильно. В других постановках Агафья Тихоновна всегда была какой-то придурковатой. Сейчас, несмотря на всю эту ироничную историю, сатиру, я впервые жалею и сострадаю этой женщине.
Лолита – не просто приглашенная звезда, она вошла в труппу театра. Она не получает какой-то специальный гонорар, особую гримерку или массажиста. Я шучу, но так бывает в некоторых театрах. Я всегда верил, что у Лолиты все получится, и она прекрасно справляется со своей ролью.
– А Бузову в свою постановку позвали бы?
– В кино мне посчастливилось работать с великими артистами. Я – режиссер, избалованный хорошими актерами. Весь мой опыт укрепил меня в одном простом убеждении, заложенном еще в детстве: оценивать человека можно лишь по тому, что он сделал, по его достижениям, поступкам – будь то кино, театр или эстрада. С этой точки зрения Лолита Милявская – сформировавшийся артист, прекрасная драматическая актриса, яркая клоунесса, известный автор-исполнитель песен, у нее сложившаяся творческая биография и очень большой «запас», потенциал. Что касается нынешних интернет-знаменитостей – я не вижу за ними ничего достойного внимания. Пыль, которая поднимается до неба, конечно, может заслонить и само солнце, но все равно останется пылью и рано или поздно осядет на землю.
– Чего мы не знаем, но должны узнать (перед походом на спектакль) о Юрии Грымове?
– Есть люди, для которых пик моей деятельности пришелся на 1990-е и 2000-е годы. Они остались в том периоде и воспринимают меня исключительно как автора клипов Алсу, Витаса, «Ума2рман», Аллы Пугачевой, Валерия Леонтьева и других звезд шоу-бизнеса. Хочу ли я позвать тех людей? Да, но за прошедшее время я сделал много нового, в самых разных сферах. Поэтому перед походом на спектакль обо мне лучше не знать ничего.
Не нужно связывать спектакль со мной и моей личностью. Вы идете смотреть целостное и самостоятельное произведение. Понятно, что прослеживается мой угол зрения, но я горжусь тем, что все мои спектакли разные. Когда зритель разделяет мою этику и эстетику, я счастлив.
– Каким вы видите себя через 5–10 лет?
– Я никогда не загадываю наперед. К примеру, раньше я даже не думал о театре. В 1998 году на премьере фильма «Му-му» ко мне подошел известный драматург Григорий Горин и спросил: «Юрий, а не хотите ли вы поработать в театре?» Я ответил, что мне театр не нужен. На что Горин сказал: «Мне кажется, Вы нужны театру». Прошло много лет и вот, теперь я по уши влюблен в театр. Только дурак не меняется.